Я его впервые услышал в известном значении только в армии. Это был июнь 1970-го года. Нас привезли в палаточный лагерь в предгорьях Урала, и первое, что спросил вышедший нам навстречу сержант, был вопрос, много ли среди вас чурок? До этого я знал это слово только в «деревянном» значении и ни в каком больше. Но, так как я с раннего детства имел лингвистические задатки, то мгновенно понял, чтó имеется в виду. Правда, понял я не совсем точно: я понял, что «чурки» – это тюрки, а сержант, бедняга, не знает, как правильно называется эта группа в составе алтайского языкового семейства, являющегося ностратическим и в смысле языка родственным индоевропейцам.
Моих знаний тогда же хватило и на фонетическое объяснение такого преобразования. Дело в том, что в русском языке невозможно сочетание «ТЮ». Мы ведь не скажем Я ЛЕТЮ, а скажем: Я ЛЕЧУ. «ТЮ» возможно только в словах иноязычного происхождения или в междометиях, которые, как известно, во всех языках мира имеют свойство выходить за рамки фонетики собственного языка. Таким образом, корень «чурк-», вместо корня «тюрк-», – это обычная подгонка иноязычного слова под правила русской фонетики. Психологическое же значение возникло попутно, поскольку в русском языке уже было похожее слово – «ЧУРКА» (деревянный обрубок). О происхождении слова «чурка» в его древесном значении я пока не задумывался всерьёз, но подозреваю, что оно будет сложным. Первое, что приходит на ум, это древнее выражение «чур меня!», но доверять первым впечатлениям в деле расшифровки слов – очень неправильно. Когда уважаемые люди заявляют, что слово «весна» произошло от слова «яснá» (дескать, весна – это, когда ясная погода), а потом Н.Д. Андреев с фактами в руках доказывает, что слово «весна» произошло от двух раннеиндоевропейских корней и означает «движение талых вод», то я преисполняюсь просто ненавистью ко всем этим горе-расшифровщикам.
Слово «чурка» должно иметь раннеиндоевропейское объяснение, его можно будет найти, и я это когда-нибудь сделаю. Но не сейчас.
А тогда, в июне 1970, в тот самый палаточный лагерь пригнали в первую учебную роту 60 русских солдат из Смоленской области (откуда и я призывался) и 60 солдат из Азербайджана – причём только из сельской местности. А точнее – из горной. Было создано три взвода по 40 человек в каждом. В каждом взводе было по четыре отделения, а в каждом отделении было по 10 человек, 5 из которых были русскими, а 5 азербайджанцами.
В том палаточном лагере мы провели три недели, и всё это время отношения между русскими и азербайджанцами были очень тяжёлыми. Драки – вплоть до кровопролитных – были обычным делом. Словесные перепалки – тоже. Из четырёх офицеров, которые были в нашей роте, трое были татарами и только один – русский. Татары – это тоже тюрки, но они были полностью на стороне русских и воспринимали азербайджанскую человеческую массу с нескрываемою брезгливостью.
Тогда же к нам приезжал офицер из штаба полка и рассказывал нам всем (всей роте) печальную историю о том, как этих азербайджанцев везли из Баку в Уфу. Их было там человек 100-120 (из них только 60 оказались в нашей учебной роте), а везли их русский офицер и двое русских сержантов. В пути азербайджанцы взбунтовались, отказались подчиняться офицеру и сержантам, полезли на них в драку и заявили о своём желании изнасиловать их. Потом было суровое вмешательство из комендатуры ближайшей станции, арест и суд. Взбунтовавшиеся маньяки получили сроки от 7 до 10 лет, но это уже после того, как наша учебная рота была расформирована. А пока она существовала, приезжий офицер из штаба объяснял нам, что такие штуки в Советской Армии так просто не проходят.
И, тем не менее, наши азербайджанцы, уже зная о том, что случилось с их земляками, бунтовали и в учебной роте: отказывались выполнять приказы, уклонялись от работы, воровали. Лично у меня украли хорошие сапоги и подсунули вместо них какие-то плохие, отчего у меня появились кровавые мозоли, и я потом внёс в них инфекцию и попал в госпиталь. Я знал, кто это сделал, но доказать ничего не смог. У меня же другой азербайджанец украл ремень и продал его старослужащему солдату, но в этот раз всё удалось доказать, и справедливость была восстановлена.
Вот только тогда до меня и дошёл истинный смысл того нового слова русского языка, которое я тогда выучил.
